"Ошибка природы", 8

[ankh976]

Название: "Ошибка природы"
Слэш, НЦ-17, миди
Статус: в процессе
Жанр и теги: реал с омегаверсом, романс; ХЭ.
Авторы:  ankh976 и  Le Baiser Du Dragon
Саммари: Беты в большинстве своем такие хрупкие. Как будто природа не сочла нужным наделить крепким здоровьем эти бесполезные создания.

— Какие все же классные альфищи, Кевин, вот бы их спарить, — сказал Рассел с придыханием и спер у Кевина горсть попкорна.
Они сидели в библиотеке клиники и смотрели фильм — недавно вышедшую на экраны фантастическую сагу о покорителях космоса. Главными героями были два враждующих меж собой альфы и омега, трахающийся с ними по очереди. Впрочем, фильм, конечно же, был не об этом.

Кевин посмотрел на Рассела и слабо улыбнулся. Рассел был умненьким и приличным бетой, как и все, проходящие здесь терапию ("Мы отбираем самых достойных" — было написано на информационных буклетах Института Возрождения). А еще Рассел был физиком, как и сам Кевин, потому они и сошлись достаточно близко. И тем более Кевин не понимал, как тому мог нравиться этот эпически провальный фильм, сюжет которого, казалось, состоял из одних дыр.

— Вот дебил, — негромко сказал Кевин, комментируя действия главного злодея. — Как так можно.
— Тупой, как все альфы, — с воодушевлением поддержал его Рассел. — Но я б ему дал.
— Или бы вдул! — захихикал другой бета, поправляя у себя в штанах.
Кевин тоже поелозил, почувствовав вдруг, как ниже пояса все окатило жаром, а мир вокруг словно бы вспыхнул.

Эти приступы возбуждения накатывали на него в последнее время по малейшему поводу — от пошлой мысли, фривольного намека в разговоре, поцелуя в фильме. А иногда и совсем и без повода. А уж когда приходил Людвиг и оставался ночевать... Кевин залился краской от воспоминаний и прикрыл пах рукой.

Его больше не отпускали из клиники домой — мол, сейчас очень опасный для психологической устойчивости период, который обязательно надо пережить в стационаре. Но Людвиг все равно оставался с ним почти каждую ночь. К вящей зависти других пациентов, вынужденных развлекаться друг с другом и ловить врачей-альф.

— А омега урод, — вдруг сказал еще один бета, — смотрите, какой нос. А ходит как пингвин.
— Красивый омега, в жизни б ты такого встретил — сдох бы от зависти, — сказал Рассел.
— Да ладно, у меня полно знакомых красивее его, — ответил бета с превосходством.
— Конечно, конечно, да хотя б каждое утро в твоем зеркале — такая красота неописанная, — сказал Рассел с насмешкой.
— Я не о себе, — возмутился бета. — Вот... вот возьми хотя бы Кевина! Разве он не красивее?
— Не надо меня брать, — пробормотал Кевин, и все радостно засмеялись.

Фильм закончился победой добра над злом, и все принялись с жаром обсуждать внешность и поступки альф, заодно осуждая несчастного омегу.
— А вы заметили, что здесь не было ни одного главного героя беты? — сказал Кевин задумчиво. — Как всегда. Как будто мы существуем только фоном.
— Почему это — мы, — возмутился кто-то. — Мы уже почти омеги!
— Да-да, кому нужна скукота про бет, такой фильм просто не окупился бы.

"Меня не существует", подумал Кевин, глядя в окно. Он ощущал нервное и жаркое омежье возбуждение своих товарищей, и каждый из них чувствовался совершенно по-особенному. Местный психолог, с которым у Кевина были сеансы каждый день, говорил, что это и есть знаменитый запах, который чуют омеги и альфы. Но это было совершенно не похоже на запах. Какие глупости писали, оказывается, в книгах и воспевали в стихах. Все эти "он пах горькими цветами и горными травами". Или не глупости? Как, например, можно было бы описать ощущение, возникающее в присутствии Людвига? Кевин прикрыл глаза, вспоминая. Людвиг пахнет огнем и сожженной солнцем степью. А иногда — заоблачной высотой и северным ветром...

— Давайте теперь омежью порнуху посмотрим, с альфами, — меж тем предложил Рассел. — У меня есть сборник фильмиков.
— А есть, как альфы в тюряге друг с другом порются? — оживились все.
Кевин заледенел.
— Есть. И еще есть, как пять альф дерут бету в старые времена, когда тюрьмы общие были, — закивал Рассел.
— Какая... чудовищная пошлость, — сказал Кевин, поднимаясь. — Без меня, пожалуйста.
Беты притихли, с удивлением глядя, как он пробирается к выходу.
— И правда пошло, — смущенно сказал Рассел. — Давайте классику посмотрим, может? Кевин, не уходи! У меня есть последний римейк "Лукаса и альф".
— О, я слышал, там вставили побольше секса, — загомонили беты. — Может, не так страшно будет!
— Мне... мне все равно надо на прием к профессору Мерну, — выдавил Кевин и поспешно выскочил.

На прием ему вовсе было не надо, и потому Кевин медленно побрел в зимний сад. Сейчас там наверняка никого нет, можно будет посидеть в одиночестве у маленького пруда, любуясь тропическими бабочками.

Новые ощущения, эти так называемые запахи, ошеломляющие Кевина при общении с людьми — все это становилось зачастую так утомительно, что иногда ему хотелось биться в истерике и никого не видеть. А иногда невыносимо тянуло в общество — забыться в глупостях и болтовне с другими пациентами. И ни о чем не думать.

В кармане пискнул телефон, напоминая о скорой встрече. Через полчаса Кевина должен был навестить омега-папа. К тому времени следовало обязательно успокоиться — чтобы не опозориться перед папой своими гормональными перепадами настроения. Кевин размеренно задышал, как учил его психолог, и зашел в зимний сад.

Но в саду уже кто-то был, Кевин услышал голоса. Он хотел уже повернуть назад, когда узнал один из них. Его омега-папа! Наверное, пришел пораньше.
— А что же ваш муж, господин Дорт? — спрашивал кто-то его папу.
— Увы, он разбился на машине лет пять назад, — с тихим смешком ответил папа.
— О, сочувствую. Какая... характерная альфья смерть, — заметил его собеседник.
Кевин остановился, прислушиваясь.
— О, да, весьма характерная, господин Хемниц-Гатц. Наверное, ваши ожидания оправдаются еще больше, когда вы узнаете, что он по пьяни решил разогнать свой спорткар до пятисот километров. И, взлетев, подобно птице в облака, вмазался в скалу, — фыркнул папа.
— Какая чудовищная история. Куда же он так спешил, неужто из-под супружеского каблука бежал, — негромко засмеялся господин Хемниц-Гатц, и Кевин вдруг вспомнил, кто это. Сиреневый брат Людвига! Что он тут делает?
— О, я вижу, вы меня понимаете, как никто, — засмеялся в ответ папа. — И не говорите, господин Хемниц-Гатц, бедные альфы, куда им деваться от проклятых омежьих уловок, только в небо.
— Да-да, господин Дорт, ведь совершенно не дают жить, и даже не отпиздишь этих омег как следует, — уже откровенно ржал господин Хемниц-Гатц, — как же я сочувствую альфам.

Кевин сглотнул, чувствуя, что сердце бьется где-то в горле, и этот стук грохотом отдается в ушах.
— Папа, — он вышел из-за деревьев, — папа, как ты можешь... Так об отце.
Двое болтающих у скамейки омег удивленно обернулись.
— Как нехорошо подслушивать, ай-ай-ай, — хмыкнул господин Хемниц-Гатц.
— Кевин, — омега-папа, нервно поправляя шейный платок, шагнул к нему, — прости мой тон, дорогой. Мне так жаль, что ты это услышал и неправильно понял. Понимаешь, мне до сих пор трудно говорить о твоем отце. Наверное, это одна из стадий отрицания, из которого мне не суждено выбраться до конца жизни.

У Кевина закружилась голова, он чувствовал холодное веселье двух стоящих перед ним омег. Это было похоже на запах первого снега. На зелень замерзших листьев. А легкое сожаление его омега-папы было подобно дыму далекого костра.
— Замолчи, предатель! — крикнул ему Кевин и попятился, на его глазах вскипели слезы. — Ты меня совсем за тупицу держишь?!

— Однако, — заметил господин Хемниц-Гатц, и Кевин бросился прочь, напоследок услышав, как папа сказал: "Ну надо же, он и в тринадцать таким не был".

Кевин взбежал на крышу и сел возле вентиляционной трубы, глотая слезы. Крыша была открыта всем ветрам, и даже маленького бортика не было у ее краев, но Кевин знал, что этот суицидальный соблазн был ложным. Пологая площадка с двухметровым прозрачным бортиком опоясывала здание этажом ниже. Архитекторы позаботились и о безопасности и о чувстве свободы пациентов, подумал Кевин со злой усмешкой. Вокруг сплошной обман. Он поднял голову, наблюдая за кружащимися высоко в небе чайками. "Подобно птице в облака", так, кажется, сказал его папочка... Ветер на крыше был пронзительно холодным, а вентиляционная труба — чуть теплой. И надо было спускаться, чтобы не простудиться в тонкой рубашке, но Кевин не шевелился, упрямо обхватив себя за плечи. Словно мстил сам себе непонятно за что.

— Кевин, вот вы где, — рядом с ним, легко улыбаясь, опустился психолог.
Кевин отвернулся, сердито раздувая ноздри. Психолог был совершенно седым уже альфой, и запах его был похож на позднюю-позднюю осень. Или на мореный дуб.
— Я хочу побыть один, не нужны мне эти ваши!..
— Вы совершенно замерзли, — покачал головой психолог и накинул на плечи Кевина свой пиджак. — Если заболеете, то придется делать перерыв в терапии.
— К черту терапию, — сказал Кевин и неожиданно всхлипнул. — Я не хочу быть омегой, не хочу!
— Наконец-то вы это признали, — усмехнулся психолог. — Какой прогресс, Кевин.
Кевин изумленно обернулся к нему:
— Я только сейчас не захотел, что вы несе... говорите.
— А разве вы не боялись омег после убийства? — наклонил голову психолог.
— Те омеги были психи, экстремисты, — нахмурился Кевин и сердито покосился на психолога. — Ну, да, боялся, я же сам вам рассказывал об этом.
— А почему же согласились тогда на терапию?
— Ну... меня же из-под следствия из-за этого вытащили...
— А потом? Когда ваше дело закрыли благодаря встречному иску вашего адвоката? — поднял брови психолог. — И из-за отсутствия доказательств? Вы ведь невиновны пред лицом закона, и ничто не вынуждает вас скрываться здесь. Зачем же вы пришли?
— Людвиг. Он хотел меня своим омегой. Отстаньте уже от меня, пожалуйста, я же сказал, что хочу быть один, — пробормотал Кевин.
— Как вы думаете, можно ли настоящего омегу, такого, например, как ваш отец, заставить делать то, что он не хочет? Каким-либо образом, кроме грубого принуждения.
— Замолчите, это он вас послал, да!? — закричал Кевин, из глаз его снова брызнули слезы.

Психолог встал:
— Вы знаете, что такое быть полноценной и самостоятельной личностью, Кевин?
— Вы сто раз это мне уже говорили, — отвернулся Кевин, кусая губы. Словно какой-то бес толкал его дерзить и грубить, и он не удержался, добавив противным дразнящим тоном: — Любить себя, осознавать свои приоритеты, ни от кого не зависеть во мнении, бла-бла-бла.
— Что ж, — засмеялся психолог, — вы делаете первые шаги на этом пути. Осознали наконец свои желания и отделили их от желаний вашей авторитетной персоны. И, кажется, прямо сейчас свергаете ваши детские авторитеты с пьедесталов своей души. Поздравляю вас, Кевин, вы в начале пути, чтобы стать настоящим омегой — гордым и независимым. И я рад за вашу свободу, ведь даже если вы прервете сейчас терапию, вы будете помнить о ней и знать, каково это — знать свои желания и чувства других людей.

Психолог ушел, а Кевин остался сидеть на крыше, кутаясь в его теплый пиджак. Он смотрел на птиц, вспоминая о своем альфа-отце. О братьях и об омега-отце, каким тот был в давным-давно, в детстве Кевина. И о Людвиге. Столько лет Людвиг был ему просто хорошим знакомым. А потом стал любимым, самым главным в жизни человеком. Но все это время Кевин не видел его настоящего. И не увидел бы, если б не начал превращаться в омегу.

***
Людвиг разгладил ладонью рекламный буклет. Песчаный пляж и синее море, уютный отель для семейного отдыха — Кевину должно понравиться. Его обещали отпустить из клиники на четыре дня, небольшой перерыв в омега-терапии, и Людвиг взял несколько отгулов, чтобы съездить куда-нибудь вдвоем. И сейчас ждал Кевина в холле, специально не стал подниматься — хотел устроить сюрприз.

Около лифта вертелось несколько бет из другой группы, уже почти омег. Они возбужденной стайкой передвигали тяжелые горшки с кактусами, а один из этих бет-омежек с круглым пузом стоял поодаль.

Неужели такое возможно во время омега-терапии? Вдруг и Кевин забеременеет, будет носить их малыша, маленького беточку-деточку, станет круглый и беспомощный. Людвиг незаметно вытер вспотевшие руки о штаны, представив Кевина с животом.

Меж тем пузатый бета запустил руки себе под халат и достал футбольный мяч. А потом встал раком в импровизированные ворота — между двух здоровенных кактусов, задницей к своим товарищам, и те принялись по очереди кидать в него мячом. Людвиг так увлекся этим зрелищем, что чуть не пропустил появление Кевина, тот пытался незаметно подкрасться со спины.

— Угадай, — Кевин закрыл ему глаза руками.
— Кевин, — Людвиг чувствовал, как запах Кевина мягко обволакивает его, вызывая в теле привычную теплую волну.
В последнее время тот взял моду ходить в одном халате и без трусов, это так заводило. А еще Кевин стал пахнуть чуть иначе — более терпко, но без омежьей навязчивой сладости. Уже не бесплотный ангел, но еще не омега... ребенок. Кевин пахнет ребенком, понял Людвиг и ужаснулся своим мыслям — получается, его возбуждал этот детский запах.

— Засмотрелся на омежий футбол? — хихикнул Кевин и прижался к нему сзади, потираясь стояком о задницу. Нет, никакой это не ребенок — взрослый беточка во время омега-терапии.

— Это же не футбол, а игра в соску. Но ты, надеюсь, в нее не играешь?
— Я пока не проигрывал, — уклончиво ответил Кевин. — Меня отпускают домой на четыре дня.

Людвиг обнял его и закружил, приподнимая над полом. Тут же послышались хлопки и свист — играющие в футбол беты обратили на них внимание. Кто-то громко сказал: "Смотрите, влюбленные голубки".

— Мы едем на море. Хочешь, Кевин?
— Сначала домой.
— Хорошо, — согласился Людвиг. — Заедем сначала домой.

Кевин ушел переодеться, а Людвиг остался в холле — ждать его. Беты-футболисты вознамерились посадить проигравшего на кактус, и Людвигу стало интересно — как далеко они могут зайти в своем желании причинять боль другим. К сожалению, их разогнал профессор Мерн, вышедший из лифта.

— Аксель, — Людвиг пожал его руку, приветствуя. — Извини, не было времени подняться к тебе, мы с Кевином уезжаем.
— И куда же?
— На море.
— Твоему бете нельзя простужаться, — Аксель растянул губы в своей обычной улыбке — сухой и бесцветной. — У него сейчас идет мощная перестройка организма.
— Уже тепло, почти лето, — Людвиг улыбнулся в ответ. — И я его согрею.
— Да, кстати, — Аксель поднял вверх палец. — Состояние его таково, что иногда может казаться, будто бы у него начинается течка. Ты раньше видел течных омег?
— Не только видел, — заржал Людвиг.
— У Кевина Дорта могут появиться схожие симптомы, но учти — это не будет течкой.
— Я знаю про смазку.
Аксель вздохнул:
— Никакой сцепки, иначе травмируешь его.

Людвиг отвез Кевина домой, как и обещал, а сам поднялся к себе, сварил кофе и включил телевизор. Кевин сказал, ему нужна пара часов, чтобы собрать вещи.
Собственная квартира казалась чужой — он почти не появлялся здесь последние три месяца — мотался между работой и клиникой. Где же Кевин... Может, спуститься к нему и напугать, изобразив экстремиста? Или поиграть в изнасилование, без боли, конечно же, но со всяким там "на колени, сучка, открывай рот и соси". Вряд ли Кевин позволит сделать с собой такое, еще и обидится.

Людвиг решил отвлечься криминальной хроникой, как раз шел ежевечерний выпуск. Черный пластиковый мешок, возникший на экране, был, очевидно, с омежьим телом. Почему-то по телевизору никогда не показывали мертвых омег или бет без этих мешков, а вот застреленных, раздавленных автомобилями или упавших с высоты альф — сколько угодно. Оторванные конечности, мозги на асфальте... Людвиг находил это несправедливым.

"Застрелен при попытке побега известный член неонацистской группировки, Уго Леман..."

Людвиг отхлебнул ароматный кофе и сделал погромче. Вот это новости. Неужели федералы решили больше не церемониться с доставшим их Уго Леманом, или тот и вправду хотел бежать из Центральной тюрьмы?

"Намеревался покинуть здание тюрьмы в полицейском фургоне, взяв в заложники одного из сотрудников..."

Этакое сочетание слабоумия и отваги вызывало невольное восхищение, и Людвиг отсалютовал кофейной чашкой пластиковому мешку. Покойся с миром, Уго Леман, отличная смерть для такого омеги.

Он прождал Кевина три с половиной часа, прежде чем решил спуститься к нему — не хотел мешать. А потом забеспокоился, вдруг у Кевина началась эта псевдо-течка, о которой предупреждал профессор Мерн. Людвиг выключил телевизор (криминальная хроника давно закончилась, показывали повторение футбольного матча), сполоснул чашку и пошел к Кевину.

— Ты здесь не заснул, дорогой?
— Нет, — ответил Кевин и отступил на шаг.
И тогда Людвиг понял, что случилось что-то плохое. Эти заплаканные глаза его беточки, растерянный взгляд и безвольно опущенные руки — все это остро отдалось страданием в его собственной душе.
— Все в порядке, ну что ты, — он сгреб Кевина в объятия, прижимая к себе. — Кевин, ты же знаешь, все вопросы решаются, просто расскажи мне что случилось. Это Хольгер тебя опять расстроил, да? Давай запретим ему к тебе подходить ближе чем на три метра.
Кевин опять заплакал, а потом сказал:
— Марио убили.
Людвига как оглушило. При чем здесь Марио, разве Кевин до сих пор помнит его? А может не просто помнит, а... любит до сих пор?
— Что? Ты что, пускаешь сопли по своему бывшему? Из-за него ты чуть не сел, и теперь страдаешь, что его убили?
— Он был такой красивый и молодой, — всхлипнул Кевин.
Людвиг едва сдержался, чтобы его не ударить. Он сжал кулаки и аккуратно отстранился от Кевина, не в силах даже смотреть на того — боялся сорваться.